эти полгода ее добили.

погрязшая в самокопании, не отдающая себе отчет в действиях и словах, она чувствовала себя тонущей. задыхалась, не в состоянии вдохнуть полной грудью, будто лежала под огромным камнем, который вот-вот раздавит все кости. было трудно вставать по утрам, трудно чистить зубы и причесывать волосы. пальцы не слушались на работе, мысли не слушались перед сном. хотелось просто сбежать куда-нибудь, где будет абсолютная тишина, не будет ни людей ни звука гремящих снегоуборочных машин.  хотелось прыгнуть с обрыва или задержать дыхание, опустив голову в ледяную колодезную воду. что угодно, лишь бы вырваться из непрекращающегося дня сурка, в котором она чувствовала себя немым зрителем.

у дианы никогда не было проблем с самоидентификацией. она видела отдельные общества и отдельную себя — не относящуюся ни к кому. были они. а по другую сторону баррикад, наваленных из собственных накопившихся непроработанных проблем, она. сама себе друг и товарищ, сама себе хозяйка. и всех всё устраивало. а потом случилось то, что случилось — он пробрался сквозь эту стену и наглой чумной крысой поселился в подкорке ее головы. выжирал ее мозг, переламывал саму ее суть. и жестоко схватив за шкирку бил ее лбом о ее собственно выстроенную ограду. потому что бежать некуда. рядом нет никого, она ведь столько лет к этому шла. и вот они, один на один. против всего мира.

с осознанием пришел ужас. с ужасом пришло осознание. в крошечных рамках личного психологического барьера больше не было ощущения защищенности и приватности. и диане стало сложно идентифицировать себя с собой. ее не было. были какие-то воображаемые «они». которых, впрочем, тоже не было. так бы хотелось добавить символизма в эту грязь, чтобы появился хоть смысл или осознанность. но буквы толкались в голове, как пассажиры на выхино в восемь утра. скучно. стерильно. никак. и это давит. диану бросает из крайности в крайность: от нежелания что-либо осознавать и чувствовать, до желания чувствовать все максимально резко. она слоняется от бутылки к расколотым в крошку таблеткам. от таблеток к колючему морозу на балконе многоэтажки. от мороза прямо на острие кухонного ножа. когда-нибудь она простит себя за искромсанную левую руку, за некрасивые, глубокие шрамы, порой заходящие на кривые, но любимые партаки. а может и не простит.

она нарывается на скандал. нарывается на его агрессивную ревность. она всем своим видом показывает, что ему здесь не рады. шлет его нахуй и заявляется домой в седьмом часу со шлейфом перегара. а его это только смешит. он скалится как падальщик, заприметивший умирающую антилопу. хрипит, смеясь, выдыхая сквозь зубы сигаретный дым. он видит в ней огонь — думает это страсть. думает, она набивает себе цену. думает, если б захотела — ушла, а не просто распылялась в воздух, что все это нихуя не круто, что ей надоело. но тактично забывает об угрозах и шантаже, которыми привязал ее к себе как дворовую шавку. упивается ее криком, уткнув лицом в подушку. наслаждается кровью с ее губ, после очередной пощечины на морозе.

ему так повезло — хвастается он друзьям.
кровь, говорит, горячая.
и подмигивает так самоуверенно, будто ее от него не тошнит.
___
они сидят в баре большой компанией и играют в глупую настолку. диану бесит, что он периодически пьет ее сладкий дайкири, но делает вид, что гоняет с пацанами сауэр. на третий коктейль он одергивает ее за руку, говорит хватит. диана заказывает еще два. шипит на него, что не разорится на такси. до дома едва ли час неспешным шагом. и он якобы успокаивается. светит своей двуличной улыбочкой, будто все в порядке. кивает ей, слегка подняв бровь. диана же замечает, как он стиснул челюсть. видит, как он зажимается. кипит небось весь — все не так, как он хочет. а ей плевать — пусть хоть волосы себе дерет. все ее внимание сейчас в ожидании сообщения в телеге. таня обещала прийти не с пустыми руками.

в голову бьет почти сразу. диана возвращается за стол к ребятам, и совсем перестает на них реагировать. говорит, ром в голову ударил, и залпом допивает оставшийся коктейль. разве что льдом не закидывается. так приятно, что тело ватное, и никаких мыслей в голове. не бесят уже ни он, ни дурацкие правила дурацкой игры. язык заплетается, и очень хочется пить. она просит воды и начинает клевать носом. чувствует на плече его тяжелую руку, и абсолютно не слышит его голос.
— диан. диааа-на. — он щелкает перед ее лицом, а она не реагирует. он продолжает ее звать, трясет несильно. — диан, ты опять? - внимательно смотрит на нее, поворачивает лицом к себе и не видит в этих глазах даже намека на разум. а диана лишь улыбается. знает, что впереди пиздец. но сейчас то ей хорошо, и в голову не лезут мысли о том, что она свалилась в свою жизнь как в кучу дерьма, о которой всегда была осведомлена и была уверена, что уж она-то ее переступит.

— зануда — не особо думая, говорит ему ди. он вновь одергивает ее за руку, а она громко возмущается, что ей вообще-то больно. видит, как раздуваются в ярости его ноздри, чувствует, как он сжимает ее за локоть и страшно с этого веселится. — ты такой душный, просто ужас - она громко хихикает, отчего все наконец переводят на них внимание. но недолго длился театр одного актера.
— кое-кому пора спать. — ворчит он, и подхватывает одной рукой диану, другой ее сумку. а диана все веселится, напевая грязь: «когда исчезает жалкий пьяница и появляется тот, кто нам с мамой делает месиво из лица, улыбаясь так нежно при эээ-том». конец она допевает чуть ли не из гардероба, пока на нее натягивали шапку.

морозный воздух режет лицо, моментально отрезвляет, и остается только предвкушать собственное бессилие. она ноет, что ей холодно, ноет, что руки замерзли. чуть ли не плачет. а он ничего не слышит. слишком быстрым шагом тащит ее за собой по тротуару, не произнеся ни звука. останавливается только на переходе и собирается тащить ее на красный. машин ведь все равно нет. а диана сопротивляется как в последний раз. кричит, пытается вырваться, будто никогда в жизни не переходила на красный.
наконец он поворачивается к ней лицом. он в ярости. его и правда бесят наркотики. но чтоб настолько? со всей дури влепляет ей оплеуху, что все лицо мгновенно начинает гореть. этим все точно не закончится, все это уже поняли. он орет "хватит" на весь проспект, а ярости в этих глазах меньше не становится.
читает лекцию, как ебучий профессор пидорской вшэ по пидорской психологии, рассказывая, как она должна быть благодарна. орет как резаный жириновский, когда объясняет как себя вести, что делать, а что нет. диана молчит. с самым серьезным видом, будто его слушает. что что, а информацию как ей следует себя вести, она научилась фильтровать еще с малых лет, и с успехом справляется с этим в любом состоянии.
— так отъебись от меня, раз я такая хуевая. — улыбается широко и нагло. и вновь получает по лицу. даже не интересно как то. но тут он хватает ее за шею и прижимает к светофору, который как раз загорелся зеленым. но в этот раз злобно скалится уже он. диана поначалу не очень понимает в чем дело и откуда столько радости.
он прижимается к ней всем телом, и наконец она понимает в чем суть. пусть он был в длинной куртке, сквозь пуховик все равно чувствовалось все предельно ясно. он точно не держал кошелек в кармане. какой же конченный.
— мерзость — возмущается диана, и отталкивает его от себя. хочется ударить его коленом в живот, чтоб и думать забыл, но он и без того поскользнувшись выходит прямо на зебру. не падает, лишь немного теряет равновесие. и не успел он ровно встать, как его уже не было в этой части дороги.

на огромной скорости мимо проносится огромный черный внедорожник, чуть ли не заезжая на тротуар. машину сбивает с пути на встречку, но там никого, так что водитель так ничего и не заметив, уезжает нахуй.
диана не видит ни номера, ни марки. знает только лишь то, что от человека, две секунды назад доебавшегося до нее, не остается ничерта стоящего. он лежит в неестественной позе метрах в десяти, что-то ноет, но едва-ли слышно.
а диана стоит в шоке.
то ли от того, что не осознает что случилось, то ли от того, что не осознает что внезапно стало легко и хорошо. то ли от того, что понятия не имеет, где на этом перекрестке камеры, и как скоро ее жизнь накроется еще большей пиздой.

она стоит на месте, боясь даже дышать. будто этот момент долгожданного облегчения внезапно закончится и все станет как прежде. она не хочет смотреть ни на груду костей, оставленную аккуратной кучей рядом с наваленным грязным снегом, ни оглядываться по сторонам, ища хоть кого еще, кто подтвердит всем вокруг что только что случилось. вновь и вновь она прокручивает в голове мерзкий, но в то же время приятный звук скрежещущего металла при столкновении с тупым мягким предметом. взгляд и мысли направлены вникуда, или вдоль по ленинскому, провожая за горизонт черную гробовозку премиум сегмента.
диана усмехается только, протянув сквозь себя весь вечер снова. усмехается, протянув последние полгода. и отворачивается вовсе, поникнув. рука уже нащупывает в кармане электронку, которая подавала надежды быть лучшей в ее жизни, а оказалась со вкусом прогорклой ослиной мочи. сука, какой символизм.

она затягивается так глубоко, что даже прокуренные легкие неприятно сжимает химозным дискомфортом. выдыхает медленно и чувствует себя героиней то ли клипов пласибо, то ли абсолютно несмешных историй из стенд апа. неловкую грустную усмешку сменяет собой такой же неловкий и неказистый, но вполне радостный смешок. она затягивается вновь и от тяжелого табака или какой там гадостью пичкают эту пластиковую дрянь — мысли смешиваются в невразумительную жижу, под пресным соусом сладкого рома и совсем несладкого прихода. и ей вроде хочется себя осчастливить — дать под дых этому телу, отбить ему почки и расцарапать глаза. но как бы то ни было, смотреть на него все еще остопиздело и просто заебало.

она и не замечает, что кто-то уже борется за жизнь этого ублюдка.
знала бы — оттащила.
ей так хотелось, чтобы он страдал.
чтобы как после крупной аварии ему прицепили на лоб черную метку, отправляющую всех прямиком в морг.
чтобы решили, что он безнадежен.

а еще недавно безнадежной себя считала она.

диана никак не реагирует на обращение. точнее, не сразу понимает, что обращались к ней. а потом осознает. окидывает его взглядом — чистое пальто уже не такое чистое от вонючего придорожного снега. движения отточенные и уверенные. либо ей все казалось дерганым. хотя то чарующее, липкое спокойствие чувствовалось за километр.
— может ну его, пусть сдохнет. — диана пожимает плечами. шаркая ногами, делает пару шагов в их сторону, а в воздухе чувствуется не то напряжение, не то осуждение. сколько там дают за оставление в опасности?
ну да, явно не приз в три миллиона.
она шарится по карманам и наконец находит телефон. набирает 112 и снова шаркает в сторону места действия. так нехотя и нарочито заторможенно двигается, что сразу выдает в себе незаинтересованность. да и не особо на другом конце хотели отвечать. полминуты, а то и все три — слушает длинные гудки. вот вам и неотложка. на дежурный голос оператора говорит так же буднично, хотя едва ли ее речь была связная. но диане казалось, что она мастер стрессовых ситуаций и просто умеет держать себя в руках. ее просят адрес, спрашивают что случилось и так далее по списку. кого пригнать? пожарных? ментов? гибдд? но все вопросы сливаются в один какой-то непонятный и неприятный. лучше б и не звонила никуда.

она передает телефон этому доброму самаритянину, может хоть он назовет точный адрес. и краем глаза таки видит все то месиво. лужа крови под головой, неестественно плоская грудина и будто чего-то не хватает. она слегка пинает лежачего по ботинку, чтобы убедиться, что он уже откинул копыта. но в ответ протяжный вой, будто его режут. вот нытик, ей-богу.
— ну и кровища... — задумчиво бормочет она, присев на корточки рядом. больше его не трогает, а скорее наблюдает за мужчиной, кто сейчас рассказывал оператору неотложки историю в семи томах о прекрасных событиях ночной москвы. он такой серьезный, такой важный. ну явно депутат. и взгляд у него такой спокойный, уверенный, будто видел все это тысячу раз и даже не удивился. и говорит он такие непонятные и умные вещи, что аж гордость берет находиться в двух метрах от такого образованного человека. засмотревшись, диана и не замечает, как ей возвращают телефон. он ей что-то говорит, а она не слышит. не моргая заглядывает ему в рот, и бездумно кивает головой.

вздыхает, и переводит взгляд вперед, прямо на еле-дышащее тело. будь диана хоть немного трезвее, уже бы блевала от этого вида в ближайшую мусорку и навела бы суету как самая последняя прилежная девочка. а тут нет, сидит, смотрит внимательно. подпитывается как вампир кровью происходящим пиздецом. все прикидывает, сколько крови должно вытечь, прежде чем наступит смерть мозга. а потом вновь осекается — смерть мозга в этом случае наступила с первым криком после рождения. она видит буквально всю ту боль, что он чувствует. переносит на себя сломанные ребра, пробитый череп. даже торчащую кость из бедра. понимает ведь, насколько это больно, и продолжает то ли наслаждаться, то ли заставляет себя найти хоть толику сочувствия. но ничего не чувствует. разве что холод и желание поскорее домой под теплый душ.

скорая приезжает быстро. что-то они бегают, что-то спрашивают, прикидывают как его везти и что делать дальше. вопросов диане уже никто не задает, видят ее состояние и просто вскидывают руки. ну как так можно-то, ей богу. — домой так хочется. можно я уже пойду? — у всех и одновременно ни у кого, спрашивает диана. но внимания так и нет. — вы же разберетесь, да? — одергивает она своего самого старого знакомого из всех присутствующих за рукав. — а то вы прям нашли общий язык, а я не вписываюсь.

диана так глупо и наивно хлопает глазами на все речи собравшихся вокруг нее людей. ей хочется ответить сразу всем и не отвечать никому, будто ее уже обвиняют во всех смертных грехах и буквально везут в наручниках в бутырку на ближайшие лет 15. она и не особо задумывается что говорить, а что не стоит. на вопрос — как зовут пострадавшего — говорит, у него паспорт в куртке, там посмотрите. на вопрос что случилось, говорит, упал, наверное, неудачно. на вопрос кем приходится — говорит, никем. и честно отнекивается от всех предложений поехать вместе в больничку, чтобы первой знать как там у него жизнь складывается. знать она точно ничего не хочет и расстраиваться заранее, если он выживет — тоже. лучше хотя бы пару дней прожить в счастливом неведении. а там может его как в лучших сериалах российского кинематографа хватит амнезия и он, взяв под ручку все свои детские проблемы и садистские наклонности пойдет прямо нахуй из ее жизни. хотелось бы верить.

неприкаянная, она так и шоркает между групп людей, задумчиво чесавших голову и заранее подгорающих с того, что опять им придется заполнять тучу бумажек. лепит снежок, собрав немного по верхам свежевыпавшего снега, играется с ним, пока жизнь буквально проходит мимо нее. ей даже не интересно. все прикидывает, что если лечь вдоль проспекта получится интересная и даже немного концептуальная фотография для инстаграма. но вот по воспоминаниям — она не хочет следующей валяться такой же складной кучкой в этой грязи среди безразличных людей. диана подбрасывает снежок и не успевает его поймать, а тот некрасиво расплющивается у нее на ботинке. да и рукам холодно. и так забавно наблюдать, что ей больше дела до некрепко слепленного снега, чем до крепко сложенного мужика.

не хотела бы она быть на его месте. да и не только потому, что он вроде как сейчас мучается в агонии и вот вот сдохнет. а потому что всем плевать. она почему-то уверена, что и матери его плевать, и отцу. или кто там из его семьи вообще жив. вроде такую жизнь прожил. и ей становится отчего-то очень грустно, что хочется плакать. саморефлексия бьет по лицу таким же холодным, сопливым снежком, и остается мокрым следом как на светлых замшевых ботинках. она нехотя проводит параллели и осознает, что недалеко ушла. разве что ей не приносит никакого удовольствия доставать или обижать окружающих. она в принципе вся такая отстраненная. нет, не так. она в принципе вся такая поверхностная. потому что не привыкла лезть в душу и ковыряться в чужих болячках. знает, что ей не рады и спокойно ретируется, с поднятыми вверх перед собой руками.

надо наверное извиниться перед мамой. может хоть она приедет на ее похороны.
как собака чует, они не за горами.
а потом вспоминает, что вроде как у нее есть брат, который к ней даже неплохо относится и выдыхает.
только бы и с ним отношения не проебать. в этом ей точно нет равных.

подплывает к гайцам, допрашивающим того депутата, и пытается даже слушать, что они там продолжают говорить. она не отвечает ничего на предположение, что одной ей ходить будет как-то не прикольно, только пожимает плечами. люди такие душные, просто ужас. — товарищ полиционер, — так отрешенно спрашивает у заполняющего бумажки гибддшника, — полицейский, — исправляется почти сразу. — а как вы будете искать этого призрачного гонщика. каждый второй чиновник на такой машине. — диане становится так интересно узнать что же будет, что она совсем забывает свою тактику не привлекать к себе внимания. и искренне, но молчаливо возмущается, когда к ней обращаются м_и_л_о_ч_к_о_й, и в принципе никак не отвечают, говоря что это все их работа.
ну, сомнительное заявление. диана почти пытается продолжить интересную полемику, но лишь набрав воздуха, понимает что не стоит. и просто затыкается. в обезьяннике ночевать как-то не хотелось. и что-то там в новостях вякали про вытрезвители. туда, в общем, тоже не хотелось. кивает ему в ответ. тот уточняет, может она видела что-то. и она вновь пожимает плечи. — вышел на переход, ну и все. — мент закатывает глаза. мамке своей закатывать будешь, блин. диана злится. но виду не подает. более интересной и полезной информации тоже. и за ненадобностью ее вновь отправляют гулять куда подальше, пока этот депутат что-то говорит про видео.

диана шкерится: оглядывает все столбы и все знаки, пытаясь понять куда тут смотрят камеры. но минус три и освещение как в бдсм-клубе делают свое дело. не видно ни черта. плюс еще этот туман, который утром точно превратится в непроглядную вязкую консистенцию, уже начал понемногу оседать. видимость 10/10 когда так надо. ну еще бы.
пытается напрячь извилины и вспомнить это место хотя-бы по воспоминаниям. она же была тут тысячу раз. здесь — детская больница. там — банк. а с третьей стороны то ли забегаловка, то ли что-то еще. крутится, вертится. все равно ничего не понимает. но если видимость десять минут назад была лучше, то гайцы точно успешно что-нибудь да найдут. становится как-то не по себе. что если начнут потом ее искать, доебывать своими вопросами? ее номер как минимум остался по обращению в скорую. неприятное ощущение скручивает живот от волнения, глаза бегают туда-сюда, будто она что-то украла. а потом доебутся, что же все не рассказала, что же не поехала. станут такие все небезразличные, будто бы и правда всем не поебать. а диана-то запуганная лентачом и иностранными агентами типа медузы. диана начиталась всех страшилок про жестокую и тупую машину правосудия. диане поебать, если вышедший на городские гонки уебок, отделается царапиной и откатом какому-нибудь майору. но диане далеко не поебать, если гражданин начальник постучится в железную дверь ее квартиры и условно-вежливым «гражданочка», проводит ее прямиком по шитым белыми нитками делу куда-нибудь в экскурсию по не столь отдаленным заповедникам нашей необъятной родины. ей-то нечем отмазываться. вот и грустно.

комок подкатывает к горлу, а в голове застывает ужас, из которого ее вырывает не условно-вежливое обращение, а вполне себе канцелярское обращение депутата. она отрицательно качает головой. — да сама как-нибудь, наверное. мне недалеко. — переводит взгляд на его хмуро сведенные к переносице брови, смотрит на тот самый переход за его спиной, и залипает, воспроизводя картинку. зрелище, конечно, неприятное. передергивает почти сразу, отчего диана судорожно достает телефон и бормоча что-то вроде: дадада такси, сейчас вызову, да — бездумно тычет в телефон, пытаясь найти желтую иконку. там был адрес, который в своем состоянии она как-то не в силах вспоминать. телефон глючит, приложение вылетает, пальцы мерзнут, диана все продолжает свои бессмысленные попытки в адрес.

наконец заходит: реклама, тупая реклама, еще более тупая реклама. хочется засудить их за навязывание услуг, и невозможность простого человеческого заказать такси. но это можно сделать и с утра. забивает адрес и нажимает поиск. загрузка идет медленно и нехотя, что диана уже неловко улыбается депутату и почти было соглашается на это его вежливое погреться. хочет только найти ключи, чтобы в случае чего использовать их как кастет. ну или хоть просто кинуть в лоб и убежать. шарит по карманам — ничего. шарит в сумке — ничего. расстегивает пуховик, проверяя внутренние карманы, ищет дырки, куда бы что-то могло провалиться. находит даже свои права, которые она не видела с момента, как их получила. а ключей нет.

диана усмехается, сбрасывая заказ. идти, получается, некуда. только в больничку и надеяться, что ей отдадут ее ключи. вот так сюрприз конечно. и прямо все подорвались искать никому не нужные вещи никому не нужного человека. — в какую больницу они поехали, вы не помните? 31? или 17? 71? ничего не помню. — она растерянно глядит по сторонам, в надежде, что по какой-то счастливой случайности ключики выпали вслед за его каскадерским полетом и лежат аккуратненько где-нибудь под ногами. но из-более менее блестящего под ногами лежал разве что заледеневший снег и хрустящее разочарование. она в сердцах пинает собянинский любимый заборчик с отколупавшейся краской, разделяющий тротуар и газон. а сейчас скорее протоптанный снег и нетронутый снег. — сука. — опять пинает. — сукасукасука. — почти что кричит,  добивая несчастный забор. на последний пинок уже неудачно задевает перекладину забора краем ботинка, что становится неприятно большому пальцу. даже с забором не поругаешься. что за жизнь.

она садится на этот самый забор, с которого уже попадал весь наваливший снег от ее яростных пинков. скрещивает руки, пряча замерзшие пальцы под мышками и ворчит, не скрывая своей злости. — пидорас, блин. неужели даже сдохнуть нельзя было, не подгадив мне? — вскидывает в вопросе руки, и спрашивает это то ли у обескураженного депутата, то ли просто в воздух. от своих резких действий теряет равновесие и падает в снег позади нее, даже не успев опомниться. жутко бесится с запавшего за шиворот снега, но даже не двигается. в принципе, тут ей сегодня и спать, если не пустят в больничку. а с какой стати ее туда пускать? так что можно и не двигаться. хочется простого человеческого полежать и поплакать, только понимание, что нытьем делу не поможешь, оттягивает ее от такого прекрасного действия.
— жизнь — отстой — вещает из сугроба диана, хотя она не уверена, что господин депутат не ушел восвояси, оставив ее один на один со своими пидорасами.

честно — настроение пролежать в сугробе до конца жизни. в какой-то момент диану настолько покинула надежда и дальнейший смысл существования, что она внезапно решила, что не так-то уж и плохо тут. если не считать холодный воротник, за который завалился снег, и от чего шея ныла, страдая от мороза, то в принципе ничего так. даже тепло, если не шевелиться. и этот мерзкий холодный ветер, который не мог пошевелить даже ветки на деревьях, но здорово забирался под кожу, тут ее совсем не доставал. осталось конечно только снежного ангела вытолкать и радоваться жизни.

ей вдруг стало так легко и хорошо, но в то же время так тяжело и грустно, что хотелось вроде как танцевать, брать от жизни все, творить всякую дичь и вешаться на шею незнакомым людям. а с другой стороны у нее совсем не было сил даже руку оторвать от земли. эта ебучая бинарность, против которой протестуют все новомодные нон-конформисты, которые на деле мейнстримщики и хайпожоры сраные, без способности трезво мыслить, поглотила диану чуть более, чем полностью. ее непонятным штормом бросало из крайности в крайность, и она не могла найти ни одного крохотного огонька, который помог бы ей ухватиться уже хоть за что-нибудь. даже черное небо, в котором отражался ржавый свет светофора, не позволяло на себе сосредоточиться. этот мигающий свет скорее бесил, чем умиротворял.

диана все прикидывает: а что, если. понять правда не может что за что и что за если, но прикидывает. мечтает, что проебала ключи в баре, или оставила в кружке на работе. да как-нибудь уже, лишь бы не у него. но предательские воспоминания режут ножом: перед выходом он положил их во внутренний карман, тот самый, на котором заедало молнию. ворчал, что она опять будет размахивать своей сумкой как на олимпиаде по метанию снаряда. целее, говорил, будут.
а в итоге сам очутился на соревнованиях по метанию говна. вот так ирония.

ей хочется уже ворочаться в снегу, сделать себе буквально гнездо, но показавшаяся в поле зрения чья-то лапа ее отвлекает. депутат что-то ворчит себе под нос, и просит называть его душнилой. ну, в принципе, диана даже была близка. она с недоверием хватает за его руку, и скорее тянет его на себя, чем правда пытается встать. посмотрим, кто кого передушнит. — а вы точно не маньяк? — диана кое-как отряхивает с себя снег, после того, как ее любезно вытащили из мягкого сугроба в этот холодный жестокий мир. она даже не сомневается, что ее сейчас ждет чистейшая правда. с какой стати врать? ну маньяк и маньяк, че бубнить то.

— да куда угодно мне уехать, — тихо отвечает диана, вполне разумно восприняв, что мусора человеку не друг. — этот дохлый говнюк стащил мои ключи. — как там было — о мертвых либо хорошо либо пошли они нахуй? ну во-первых, он еще вероятно не сдох, а во-вторых, идите нахуй. да и в любом случае, диана привыкла вести себя как коза неприятная, с какой стати что-то менять, пусть депутат Душнила и смотрит на нее своими очаровательными непонимающими глазками: хлоп-хлоп.

— но если вы умеете беспалевно ломать двери и не ссориться с хозяйкой квартиры, что всрали ее ключи, то наташи ковшовой, семь. — задорно стряхнув с перчаток налипший снег просто похлопав, диана переводит взгляд вверх на мужчину, который в принципе не втыкал что с ней творится. она и сама не втыкала, но с кем не бывает. — а если нет, то можно до ближайшей мусорки. желательно с подогревом. — и диана не на шутку задумывается: а такие есть??? вот было бы по-вонючему прикольно, если да.

и пока диана разыгрывала из себя любознательного собеседника, депутат Душнила схватил ее под локоть и поволок в сторону своей машины. — ой, так вы не депутат.. — оценив быстренько машину, диана приходит к невероятному умозаключению. интересно. а чего он такой уверенный? и чего такой важный?
а больше чем наткнуться на душнилу, диана боялась наткнуться на чсвшника.

— а скажите, душнила батькович, вы чего такой благородный? — усевшись в машину, диана в пол-оборота поворачивается к водителю, и складывает руки под щекой на подголовнике. настроение конечно игривое. будто не она две минуты назад хотела плакать в сугробе, сокрушаясь, что жизнь — говно. — и как мы будем искать эту кучу садистского дерьма? — диане вдруг внезапно опять все так интересно, и хочется говорить вещи, которых не следует. — ситуация конечно — отвал башки. — и только сказав, диана осознает что именно брякнула, и очень с этого веселится. но эмоциональные качели это лютый пиздец, особенно когда все вокруг тебе велит быть серьезным и сосредоточенным. и ее вновь бросает с небес на землю, что даже во рту от страха чувствуется кислый привкус — меня ж посадят, да? — и она уже сидит как окоченевшая кукла: глядит перед собой, спина прямая и руки на коленках. она переводит испуганный, полный слез взгляд на мужчину и качает головой в отрицании. а тот ей как то сразу ничего не отвечает.
грустно все это.

диана сама от себя не ожидала, что вот сейчас грустно переведет тяжелый взгляд в окошко и глубоко-глубоко вздохнет, буквально ведя себя как героиня грустного эмо-панк клипа. в принципе вот это вот все про эмоции — это максимально не про нее. ей тяжело привязываться, тяжело проецировать на себя серьезные связи и чувства. ей стоит какого-то безмерно огромного усилия это преодоление себя и мало-мальский показ себя миру. закрываться так просто. черствой быть еще проще. диана почти никогда не плачет, редко засматривается и очаровывается и совсем никогда не влюбляется. радость же диана наоборот считает слишком тупой, простой и инстинктивной эмоцией, что весело хохочет над смешными картинками или шутками, за которые положено гореть в аду. она едко усмехается и насмехается. в этом она вся.

потому все ее поведение ей кажется максимальным сюром. она будто наблюдает со стороны, но в то же время не может вырваться из пучины. ее разрывает. но ведь именно для этого придумали наркотики. она ощущает острую необходимость снова закинуться. ей хочется чего-то другого. а говорила мама не мешай мефедрон с алкоголем, нюней станешь. ей обещали свободу, радость и раскрепощение, а она чувствует тяжесть, боль и тоску. такое ощущение, что где-то ее все же наебали.

— людмила игоревна на меня всех собак спустит, — сокрушается диана, подхватывая слезки салфеточкой. ей самой забавно с того как только что на ее глазах размазало человека, который вроде как заполнял своим присутствием, пусть и без ее согласия, все ее свободное время. но что там с ним — вообще плевать. важнее, что теть люда будет ворчать. а диана очень сильно не любит, когда на нее ворчат. особенно если это женщины трижды бальзаковского возраста.

— думаете, у него есть шансы? — в панике диана забегала глазами по всему, что было в поле ее зрения, и даже почувствовала дрожь в коленках вместе с тянущим, неприятным ощущением в животе. начало жуть  как тошнить, что ей резко понадобился свежий воздух.
ах да, паника — тоже не про диану.
она начала глубоко дышать, и вовсе согнулась пополам, обхватив коленки. удобно, когда все в машине подогнано под двухметровую шпалу, что не приходится биться обо все головой. — надо менять, — быстро бормочет диана, повторяя слова как мантру. это что это, он в любой момент может вернуться? — надо переезжать. — она приходит к однозначному исходу. идея-фикс все не отступает, и диана не может перестать об этом думать. будто бы ей надо исчезнуть ото всюду где она была как можно скорее. а лучше сейчас. вот прямо сейчас. и почему они так медленно едут? времени ведь совсем нет.

она распрямляется и опять пустым взглядом смотрит на дорогу, только рука, нервно стучащая по коленке выдавала, что она не может усидеть на месте и еле сдерживается. она заглядывает на спидометр, который показывал где-то между 20 и 40 и даже слишком удивляется. они и правда едут очень медленно. и ведь диана знает, что собеседника и компаньона хуже чем она еще надо поискать. да вы, дядечка, знаете толк в извращениях. ну однозначно маньяк.

— так значит вы не маньяк? — слабо верится. она смотрит с прищуром, и теперь ее выдает только дергающаяся нога, что ей хочется поскорее сбежать и спрятаться, подальше от этого злобного мира. — а лучше б были. — со смешком тараторит диана. — потому что про мусорку я не шутила. — хотя на ее памяти она никогда не сталкивалась с жизнью или даже ночевкой в мусорном контейнере. как то боженька сберег. но момент икс не за горами.

— петя, значит, — диана глядит с прищуром, с хитрецой. серьезно? петя? вы знаете хоть одного петю не героя анекдотов из ларьковых журналов? во времена ее детства петя было ровно таким же именем-мемом как сейчас игорь или олег. так что она даже не до конца верила в его существование. причем в петра она верила. а вот в_п е т ю... — петя... - она повторяет, хмыкнув. — вы первый петя в моей жизни. куда надо потянуть, чтобы загадать желание? — она оглядывается вокруг и рыщет глазами по салону. бумажки раскиданы на заднем сиденьи, маска медицинская висит будто освежитель елочка, и недоеденная булочка в магазинной обертке, во главе всего этого праздника. — так вот как выглядят пети. — прикольно. — прикольно. — диана перестает крутиться. — я диана. очень приятно, взаимно, перейдем на «ты»? супер. все дела. — она балаболит без умолку всю сценарную речь для такого случая.

— петенька, петруша.. — диана неприятно стучит пальцами по холодному пластику дверцы, ее все трясет и шатает. — давай поедем далеко-далеко, чтобы ни одна дохлая душонка нас не достала. — диана чувствует, как ее разъебывает и пытается разъебаться первая. — пойдем на станцию лежать на рельсах... — быстро топая мельтешит ногами — нет, лучше. пойдем с моста прыгать. в москву не гигиенично конечно, но чем черт не шутит. — и тут диана вспоминает все свое стремное детство: лучше: тут же куча огромных заброшек. — и в одной из них она регулярно подбирает разные подарочки от продавцов с впн-экспресс. — там такой вид. — там и правда классный вид. — и можно побегать от охранников. петь, столько всего можно сделать. — только бы не сдохнуть. только бы сбежать от этих навязчивых мыслей. только бы, только бы, только бы.

диана все глядит на него, глазами такими честными, полными надежды и предвкушения. но тут же разбивается о холодную прагматичность и до мерзости мерзкую трезвость. петруша серьезен. слишком серьезен для нормального человека, но зато в самый раз для маньяка или депутата. петруша внимательно следит за дорогой и везет ее туда, не знаю куда; затем, не знаю зачем. а диана не против. она такая безотказная конечно, что аж слабо верится. он тихо хихикает, то ли в кулачок, то ли просто смеясь с нее ли и над ней ли. может просто разыгрывает или издевается. а диана делает вид, что не замечает. может ее идеи по приятному времяпрепровождению уже не в тренде в этом сезоне. ее разворачивают с заброшками, самоубийством, и даже с красивой историей про разлитое масло. причем так топорно, что никаких комментариев не хватает. а она думала, такое никогда не выходит из моды. ну хорошие же идеи были, и че он начинает. так и хочется сказать, что ее ебеня ничем не хуже его ебеней. небось живет в гольяново и делает вид, что классный.

правильно все-таки представился душнилой.

она дуется, ремень конечно мешает придать своей позе максимальную картинность, но руки на груди все равно скрещивает. и даже попытки петеньки разбавить обстановку чем-то менее душным заканчиваются абсолютным фиаско. — господи, мама, меня украл хипстер. — диана ненавидит кофейни, кофе с молоком и кофе без кофе. и в принципе все остальное что у баристы за спиной, исключая черный и без сахара. ненавидит все сладко-жирное, зеленое и странное, что пьют ура-фитоняшки и прочие гонщики за лайками в инстаграме. матча-латте это вообще кто? по всем признакам осетин. — пожалуйста, окажись маньяком. — полу-ноет полу-молится диана. кому ноет и кому молится — неясно. да оно и не важно.

но петюня как-то быстро сдается и переобувается в прыжке. говорит, что это все потому, что рельсы ему не нравятся. так и хочется похвастаться теми, что диана нарисовала себе на левой руке ножом для фруктов. сразу понравятся. жаль только они все еще не зажили до удобоваримого состояния. а то может у него желудок слабый. не хочется мальчика пугать. — знаешь, петь, я может и необычная сегодня, но не настолько, чтобы смотреть тв-три. обламываешь всю романтику! — может ему тоже надо просто достать немного необычности. а он стесняется. хочет и молчит. ну что за люди. не молчи же, петя. — надеюсь, у тебя хотя-бы есть что выпить. — и поесть. — или никаких гадалок в мою смену. там же одни придурки, абьюзеры и прочий скам из фантазий сценаристов. — настроение максимально «мальчик, водочки нам принеси». а то ощущение, что и дианину жизнь придумали сценаристы россии-1. как хорошо, что она слишком сильно на своих аскорбинках, чтобы и сейчас загоняться саморефлексией. то ли дело будет утром, когда из серотониновой ямы постучатся. — и уточек тоже не надо. я их боюсь. — на полном серьезе говорит диана. утки ведь и правда очень странные, если задуматься. едят что попало, прямо как люди. как можно доверять таким существам?

таким образом, из всех зол петя выбирает именно гадалок и тв-3.

первым делом с порога диана мчится даже не обнимать веселую собаку, а мыть ручки в теплой воде. потому что чистота — залог здоровья. вот мефедрон, уже начавший сжирать перегородку — это не вредно. алкоголь, от которого жесткие отходняки, боли в груди и скрипящие суставы — тоже. даже ебучие уничижительные, подавляющие, жестокие типа «отношения», от которых буквально хочется сдохнуть, от которых синяки по всему телу — похуй на них на всех вместе взятых. главное — мыть с улицы ручки и болеть не будешь. а потом диана таки бежит тискаться с собакой. хотя странно, что пес на нее не рычит. обычно, животные ее не любят. а если и любят, то не те. так что было приятно.

— и что ты на меня так смотришь, петр батькович? — диана замечает его пристальный взгляд, будто он все пытался прочесть что-то в ее глазах. — хочешь спрашивать — спрашивай. но вот этих многозначительных взглядов не надо. — хотя может быть тут надо было встать в очередь на обнимашки с собакой, а диана повела себя как тварь. ну все, побежали играть в домино, пока не пришлось подметать за тобой песочек.